Гипотеза скрытой языковой деятельности

Гипотезаскрытой языковой деятельности, наличие в нас языковой, символической, знаковой «пленки» , приводит к представлению о нашей позиции в мире как о позиции фундаментально опосредованной, а следовательно — принципиально проблематичной и вопросительной. Язык как бы вынуждает нас останавливаться и осуществлять свой выбор там, где «раньше» это без запинок делал «инстинкт».

«Непосредственная» же, т.е. доязыковая позиция остается как бы «позади», «за спиной» человека, хотя и соприсутствует в нем как уровень его «животной» телесности. И это соприсутствие, заметим, носит конститутивный характер для понимания фундаментальной человеческой ситуации, которую мы и называем лингвистической катастрофой.

Изменение онтологической позиции при переходе от «предчеловеческого» состояния (постоянным представителем которого в человеке является его телесность, его младенческий (а может быть, и внутриутробный) досознательный опыт) к собственно человеческому и парадоксальное удержание «нечеловеческого» и «человеческого» вместе — носит фундаментальный характер и представляет собой некую первичную, элементарную человеческую ситуацию. Эта ситуация, в силу своей первичности в принципе неустранима , пока мы говорим о человеке как носителе своего тела и языка, речевого сознания. Эта ситуация является границей, строго очерчивающей поле собственно человеческой проблематики.

В упомянутом секундном просвете, в этой временной «трещине» рождается человеческая историчность. Здесь как бы свернута вся история человека, но свернута не в смысле ее предопределенности, а как некое поле вероятностей, некий набор возможных состояний, среди которых может осуществляться исторический выбор. Но вероятностность истории, это бесконечное поле возможностей есть хоть и неопределенный, но все же неким специфическим образом ограниченный «набор состояний» — и ограничен он именно упомянутой антропологической ситуацией. Человек по своей структуре как бы абсолютно свободен, но эта свобода все же имеет границу. А именно : он не может вернуться в «непосредственность» до-языкового бытия пока к нему применимо понятие «человек». Вернее, такая возможность ему, конечно, предоставлена, но ее радикальность как раз и очерчивает логический предел человеческой экзистенции: возвращение в «непосредственность» и «тотальность» бытия осуществима, пожалуйста, но только ценой языковой деятельности.

Это означает следующее: так как язык, является глубоко погруженной структурой, он в принципе неуничтожим, хотя способы как явной, так и (в основном) неявной борьбы, с языком, речью и сознанием в человеческой культуре весьма изощренны и разнообразны. Язык неуничтожим, пока человек жив и не болен тяжелыми органическими формами потери речи. Но именно эта неуловимость, неустранимость внутренней речи в последовательном стремлении человека избавится от проблематичности своего существования может привести и приводит вместо уничтожения языка — к уничтожению «человека человеком», то есть к ничем, кроме описываемой первичной ситуации немотивированному убийству или самоубийству .

Яндекс.Метрика